Амнистия - Страница 99

Кажется, пионеры насрали не только в рот сына. В каждом углу комнаты навалили по куче. Здесь такой отвратительный удушливый запах, какой бывает в жаркий день в свином стойле. А, может, сам Максим того… Обделался во сне?

Нет, простыни вроде чистые. Максим встал на ноги, пересел за стол, открыл бутылку пива и присосался к горлышку. Субботин терпеливо ждал на стуле, когда Максим утилит похмельную жажду.

– Надо поговорить, – повторил Субботин.

– Говори, – сказал Максим. – Если тебе надо говорить.

– У тебя случилась беда.

Субботину было неприятно смотреть, как сын наливает себе водки.

– Но это не значит, что теперь нужно не просыхать. Заливать свое горе изо дня в день.

– Излагай короче, – попросил сын и опрокинул в рот рюмку.

– Хорошо, в двух словах: тебе надо уехать за границу. У меня неприятности. Чтобы мне насолить, мои враги запросто могут совершить что-то такое… Могут тебя…

– Могут меня убить, – закончил фразу Максим. – Пусть. Хуже, чем мне есть, уже не будет.

– Я не шучу, ты в опасности.

– Прекрасно, – сын смачно икнул. – Значит, самое время привести в порядок земные дела. И лучше с этим не откладывать.

– Не паясничай, – свел брови Субботин.

Максим достал из-под стола ещё одну бутылку пива.

– Ни за какую сраную границу я не поеду, – сказал Максим. – Делать мне там нечего. И не доставай меня. Мне и так тошно. Кроме того, у меня подписка о невыезде. Я под следствием.

– С подпиской я все улажу. Дело спустят на тормозах. Ведь ты ни в чем не виноват.

– Все, твое время закончилось.

Максим глотнул пива, встал, включил музыкальный центр.

Субботин решил, что ещё раз попробует завести этот разговор. Например, завтра, когда сын протрезвеет. Если, конечно, он протрезвеет. Субботин подумал, что парень и вправду любил свою юную жену. Вздохнув, Субботин встал и закрыл за собой дверь. На кухне он выпил чашку куриного бульона и проглотил пару бутербродов.

*** * * ***

Он переоделся в нарядный дорогой пиджак, повязал яркий шелковый галстук. Сейчас же, не мешкая, нужно отправляться к Катеньке Уваровой. Сегодня она пораньше придет с кафедры. Сегодня не простое свидание, а ответственный разговор. Возможно, Тарасов знает, что у Субботина есть любимая женщина. Такое маловероятно, но все-таки возможно.

Через неделю у Кати начинается отпуск. Задача Субботина убедить Катю с завтрашнего дня взять больничный или отпуск за свой счет. Или просто уволиться с работы. Не важно. И не откладывая вылететь на Кипр. Сегодня вечером он передаст ей путевку и авиабилет. Вылет послезавтра, ранним утром.

За месяц она отдохнет. А Субботину хватит этого месяца, чтобы отвести от Кати беду. На Кипре она будет в безопасности, хоть о ней не будет болеть сердце. Он рассчитается с Тарасовым. Или решит проблему как-то иначе. Как решит? Этого пока Субботин не знал. И этот кошмар, надо думать, закончится навсегда.

Максим неслышными шагами вошел в комнату, где переодевался отец. Субботин обернулся, на лице Максима блуждала пьяная кривая улыбочка.

– Ты что это вырядился, как петух?

Субботин вышел из себя.

– Ты спятил? – заорал он. – Водки обожрался?

– Что, отец, здорово тебя за яйца прихватили, если ты так дергаешься?

Субботин побледнел, сжал кулаки.

– Ты как разговариваешь? Я что тебе, сутенер? Или торговец наркотой?

Максим заржал по лошадиному, убрался в свою комнату и включил музыку на всю катушку. Он ведет себя вызывающе, и вот добился своего. Вывел отца из себя. Субботин вышел из квартиры, хлопнув дверью.

Спустившись вниз, он не стал брать такси, а решил добираться на метро. На ходу хорошо думается. Он дошагал до метро и спустился вниз.

Но неприятности, навалившиеся с утра, не оставили его и вечером. В переполненном вагоне на него долгим неотрывным взглядом смотрела молодая неряшливо одетая женщина с засаленными волосами. Новый пиджак Субботина показался женщине вызывающе шикарным.

На четвертой обстановке женщина неожиданно плюнула в лицо Субботина. А затем ударила его по голове тяжелой сумкой.

В вагоне поднялась отвратительная заваруха, ругань и, наконец, завязалась драка между пассажирами. Субботину и на это раз досталось больше других. Пиджак разорвали в плече. Какой-то благообразный дед с седой бородой разбили Субботину губу своей палкой. Кто-то в давке испортили галстук темной жидкостью, пахнувшей скипидаром. Все могло кончиться значительно хуже.

Милицейский наряд, оказавшийся в другом конце вагона, едва успокоил драку.

Дело обернулось долгим объяснением в линейном отделении милиции. Субботину пришлось по несколько раз отвечать на одни и те же глупые вопросы какого-то сержанта молокососа. Наконец, в отделение явился капитан милиции с круглой, похожей на блин, физиономией. И стал задавать те же вопросы по новому кругу.

Женщина, плюнувшая в лицо Субботину, оказалась жалкой токсикоманкой, лишенной родительских прав. Ну, что с неё возьмешь? Штраф? Бабу заперли в тесную клетку, где она разразилась душераздирающими рыданиями и матерщиной. Но быстро отревелась, отматерилась и крикнула Субботину:

– И ты доживешь до времени, когда твой внук пойдет в школу, – орала токсикоманка. – И так начнет нюхать «Момент». А потом на иглу сядет. А потом сдохнет. Помяни мое слово: твой внук сдохнет.

Этот неутешительный прогноз окончательно добил Субботина. В конце концов, его отпустили, но вечер оказался безнадежно испорченным. Он чувствовал себя усталым и разбитым.

Субботин вышел из метро, когда над городом сгустились вечерние сумерки. Он взял такси, решив не ехать к Кате в разорванном пиджаке и загаженном галстуке. Решил вернуться домой. Сидя на заднем сидении такси, Субботин вытащил из кармана чудом уцелевшую в драке трубку мобильного телефона, набрал номер Уваровой. Извинился, что не сможет сегодня приехать, но не стал объяснять причин и рассказывать о происшествии в метро.